Книга «ТРАДИЦИОННАЯ БЕЛОРУССКАЯ ДЕРЕВНЯ В ЕВРОПЕЙСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ».
Автор Вячеслав Леонидович Носевич.
Минск: «Тэхналогiя», 2004. – 350 с.

Книга новая. Имеется автограф автора. Пересылка по предоплате. Олх-доставки нет.

Эта книга посвящена миру, которого больше нет, но в котором до эпохальных сдвигов ХХ века протекала жизнь подавляющей части белорусов, – традиционной деревне. Сегодня этот мир – лишь объект исторического исследования. Но это не значит, что он исчез бесследно. В какой-то мере его наследие ощущается, например, в тех трудностях, с которыми столкнулись после крушения социалистической системы индивидуальные предприниматели и продолжают сталкиваться доныне белорусские политики, апеллирующие к западным ценностям. Продукты его распада во многом послужили почвой, на которой выросла современная политическая ситуация в Беларуси.
Этот мир был весьма суров, и выживание в нем было непростым делом. И тем не менее его обитателям удавалось не только обеспечивать непрерывность цепочки поколений, но и извлекать из жизни радость и смысл, достигать пусть хрупкого, но от этого не менее желанного ощущения счастья, гармонии в своей душе. Как, за счет чего им это удавалось? Вместе с читателем мы попробуем найти ответ.
Зачем это нужно, да и нужно ли вообще? Отношение к прошлому, традициям предков разделило человечество на два лагеря. Одни убеждены, что традиции были узами, сковывавшими свободу человеческой индивидуальности, и избавление от них является главным завоеванием современного мира. Но очень многие в этом мире испытывают глубокую, порой загадочную для них самих потребность в традиции, а те, кто ее не утратил, почему-то упорно не соглашаются расстаться с ней. Противостояние этих взглядов уже перерастает в открытую войну в самом прямом и страшном смысле этого слова. Одна из сторон направляет на врага самонаводящиеся ракеты, другая – ведомые смертниками аэролайнеры и автомобили, начиненные взрывчаткой.

ЧАСТЬ І. ВВЕДЕНИЕ В ПРОБЛЕМУ
Цели, задачи и методы исследования
Объект исследования
Уровни сопоставления
Источники
Историография
ЧАСТЬ ІІ. СТАНОВЛЕНИЕ
Исходное состояние
Под властью капитула
Эволюция даннических повинностей до середины XVI в
Численность населения и уровень освоения территории
Первые данные о семейной структуре
Эволюция правового статуса крестьян
Становление барщинной системы
Волочная реформа - первая попытка вестернизации
Кризис середины XVII - начала XVIII в. и его преодоление
ЧАСТЬ ІІІ. ТРАДИЦИОННЫЕ СТРУКТУРЫ
Крепостное право и обновление популяции
Брачное поведение
Рождение и смерть
Режим воспроизводства населения
Структура дворохозяйства
Землепользование и структура наделов
Земледелие и животноводство
Повинности
Бюджет крестьянского хозяйства
Повседневность
ЧАСТЬ IV. ТРАДИЦИЯ И МОДЕРНИЗАЦИЯ
Отмена крепостного права
Жизнь после реформы
Начало демографического перехода
Миграции и разделы
Новая земля
Формирование сельской элиты
На промежуточном финише
Духовная культура
Женская доля
ЧАСТЬ V. РАЗРУШЕНИЕ ТРАДИЦИИ
Революция, или в поисках пятого варианта
Выход, спущенный по разнарядке
Между колхозом и Котласом
Под тоталитарным прессом
Снова война
Конец традиционной деревни
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В такой ситуации важно хотя бы представлять себе, что же мы утратили и как это происходило. Может быть, это поможет понять, почему те, кто пока сохранил свои традиции, не только не хотят расстаться с ними, но ради них готовы жертвовать жизнями – своими и нашими. Почему они безумно отвергают то приобретение, которое для нас так важно, – представление о безусловной ценности человеческой жизни? И что у них есть взамен такое, что представляется им не просто равноценным, а более ценным?
Мир, прошедший через горнило модернизации, не впервые задается этими вопросами. Можно напомнить, какой широкий резонанс вызвал в советском обществе 1980-х гг. выведенный в романе Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» образ манкурта – человека, которого жестокими пытками лишили памяти о собственном прошлом и превратили таким образом в послушное орудие чужой воли. Этот образ не случайно родился в сознании писателя тюркского происхождения. Для тюркских народов издревле характерно еще более выраженное, чем у европейцев, стремление осознавать место индивида в шеренге ушедших и будущих поколений. Неграмотный пастух-кочевник мог без труда припомнить 10–15 поколений своих предков, а родовые названия и эмблемы сохранились в культуре осколков древних родов, которые ныне рассеяны на тысячи километров друг от друга и входят в состав разных народов, но когда-то, более полутора тысячелетий назад, составлявших единое целое. Но не случайно и то, что образ манкурта стал знаковым именно в славянской духовной культуре – он явно попал в болевую точку.
В странах, где господствовала коммунистическая идеология, духовная связь с собственным прошлым не признавалась необходимым элементом культуры. От человека требовалось лишь знание одной на всех обезличенной истории, главным смыслом которой считалась многовековая борьба угнетенных за построение справедливого общества. Будущее, в котором эта цель обязательно будет достигнута, предполагалось неизмеримо более значимым, чем прошлое. Жизнь доказала иллюзорность этой цели, и перед людьми вновь встал вопрос о смысле собственного существования. Вполне естественными в такой ситуации стали попытки обратиться к опыту предков, чтобы понять, как они отвечали для себя на этот извечный вопрос. Но сразу же выяснилось, что мы успели забыть почти все: мало кто из самых образованных представителей бывшего советского общества был в состоянии назвать хотя бы отчество собственного прадеда, не говоря уже о том, чтобы вообразить себе его духовный мир и повседневное содержание его жизни. Те, кто осознал желательность и даже необходимость такого знания, обычно совершенно не представляли себе, где его можно получить. Живая память предков умерла вместе с ними, от их мира остались разве что случайные осколки фольклора – записи сказок, которые они наверняка слушали, песен и поговорок, звучавших в их устах. В музеях можно увидеть предметы – такие или почти такие, как те, что окружали их каждый день и даже были изготовлены их руками. Но, вырванные из контекста, они до обидного мало способны нам рассказать.
Когда жители постсоветского пространства получили возможность беспрепятственно читать все, что за прошедшие десятилетия было написано классиками мировой исторической науки и философии истории, неожиданно выяснилось, что в попытках вновь обрести историческую память можно очень по-разному представлять себе конечную цель. Другими словами, что же это значит – знать свое прошлое?
Для представителя традиционной «незападной» культуры (скажем, того же тюркского скотовода) это знание сводилось к генеалогии своего рода, набору родовых преданий, во многом носящих мифический характер, а также ритуалов и правил этикета, освященных авторитетом предков. Хронологическая последовательность прошлых событий не представляла для него особого интереса, поскольку само время ощущалось как вечное повторение естественных циклов – природных, хозяйственных, обрядовых. В противоположность этому в европейской цивилизации возобладал принцип «осевого времени». Каждое мгновение воспринимается как уникальное. Забыть его – значит утратить навсегда. А поскольку запомнить все невозможно, актуальной оказалась проблема отбора тех событий, которые достойны сохранения в коллективной памяти общества. Любой отбор всегда субъективен. Осознание этого порождало страх ошибиться, заполнить «ячейку памяти» менее достойным событием или историческим деятелем, потеряв при этом более достойное.
Долгое время в западной культуре доминировал «событийный» взгляд на историю, сложившийся еще во времена средневековых хронистов. Исторический процесс представлялся как серия всплесков, «исторических событий» общественной значимости, разрывавших тину повседневности. Эта повседневность сама по себе никакого интереса не представляла, помнить о ней – означало отягощать память ненужным балластом. Отсеять его стремились уже создатели хроник и летописей, а затем – интерпретирующие их историки. «Знание истории» в такой атмосфере сводилось к перечню правителей, их деяний, войн и мятежей, т. е. тому, что ныне обозначается термином «политическая история».
Марксизм, как мы помним, предложил весьма радикальный взгляд на ценность исторической информации. Он трактовал политическую историю со всеми ее сменами династий, войнами, ростом и падением империй как своего рода «рябь на воде», лишь мешающую разглядеть истинный, глубинный смысл исторических процессов. Смысл этот сводится, согласно марксистской концепции, к непрерывному развитию способов и средств извлечения из природной среды необходимых людям благ (производительных сил общества) и способов распределения этих благ между ними (социальных отношений). Следовательно, историческую ценность представляют только те факты, которые позволяют определить, как производились и распределялись в том или ином обществе потребительские блага. Что касается политической истории, то интерес должны